Царская дыба [= Государева дыба] - Александр Прозоров

— О, лещи копченые! Жирные… А то я уже третий одними снетками питаюсь.

— Второй, — попытался поправить его Росин, но Сергей упрямо тряхнул головой:

— Третий! Полночь позади.

— Позади, говоришь? — прищурился на небо Зализа. — Эй, охотники! Собирайте добычу, возвращайтесь на лодку, да сюда ее перегоните. Сейчас остальная рать подойдет, пусть видят, куда чалиться.

Разумеется, подходящую к берегу большую флотилию из Пярсикиви заметят обязательно, но значения это уже не имеет. Прямого пути на Кодавер оттуда нет, а вкругаля ни один конник не успеет. Разве только в Дерпт вестников пошлют — но это даже хорошо. Пусть посылают.

— Где там твои лещи, боярин Малохин? — опустился на землю опричник. — Подкрепимся маленько, пока время есть.

Баркасы подошли далеко заполночь — но зато разгрузились охотники и бояре споро, не боясь промочить в темноте ноги или уступить первенство в высадке безродному рыбаку. Евдоким Батов принес опричнику оставленный на судне юшман, угрюмые низкорослые мужики из купеческой судовой рати передали Росину и Малохину тяжелые мушкетоны.

— Слушай меня, — повысил голос Зализа, застегивая на груди последние крючки. — Сигналом для всех будет огонь на доме, что против монастырских ворот. На весь день поселок ваш, делайте что хотите. Но к завтрему утру чтобы ни одного охотника тут не осталось! Ясно говорю?

— Да, Семен Прокофьевич, как скажешь, — послышались нестройные голоса.

— И раньше времени ни звука чтобы никто не издал! — добавил опричник. — Караульный на колокольне монастырской стоит. Разглядеть вас на темной земле он не разглядит, но услышать может…

Прослав уже выбрал ведущую к сердцу поселка тропу и семенящим шагом заторопился по ней. От засеки до крайних домов было не более полуверсты, поэтому времени последний переход занял немного, и вскоре воины вышли к поселку.

Кодавер спал. В затянутых выскобленной рыбьей кожей окнах не светилось ни единого огонька, из сараев доносилось сонное похрюкивание, то в одном, то в другом конце селения бестолково тявкали собаки. На всем пути отряда только одна псина залилась истошным лаем, переходящим в хрипоту, но и той надолго не хватило.

— Вот он, — указал вперед проводник, и отступил в сторону. — Кодаверский монастырь.

Сложенный из красного кирпича высокий, с одноконьковой крышей, с ближнего края которой вздымалась вверх звонница, с узкими окнами и тяжелой дверью монастырь напоминал крепость, и стоял, как крепость — в гордом уединении от всех прочих построек, за которыми мог спрятаться крадущийся к воротам враг; поодаль от леса и густых кустарников, окаймляющих заборы ближних домов.

— Константин Алексеевич… — попытался отдать команду Зализа, но на этот раз уже Росин, повысив голос, жестко сказал:

— Мы между забором и кустарником засядем, оттуда наилучший сектор обстрела. И нас в тени не видно будет.

— Хорошо, боярин, — согласился опричник. — Эй, Мелкошины! Крышу дома, что за вами, палите!

— Эй, кто здесь? — тревожно окликнули сверху.

— То я, Прослав из Сассуквере! — отозвался проводник.

— Так тебя же, сказывали, убили зимой, в походе рыцаря Ивана? — удивились из темноты.

— Живой, живой.

— А кто это там с тобой по ночам бродит?

— То друзья мои новые, домой проводить хотят.

— Ветвенникские все, вместе с Прославом ступайте! — громко распорядился Зализа. Теперь, когда языки пламени уже заплясали над соломенной крышей стоящего напротив монастыря дома, скрываться смысла более не имело.

— Пожар! — завопили со звонницы. — Прослав, кто там еще?! Пожар!

Откуда-то со стороны озера послышался и сразу смолк предсмертный собачий вой. Потом еще и еще — но уже совсем с другой стороны. Мохнатые защитники домов, отважно и бездумно кидаясь на незваных пришельцев, гибли первыми. С треском распахнулись ворота, и четверо охотников ринулось во двор горящего дома, торопясь схватить хоть что-то, пока до этого не добралось беспощадное пламя.

Со стороны монастыря послышался тяжелый гул: бум-м… Бум-м…

Караульный сигналил поселку о нависшей над ним опасности — но Кодавер уже проснулся — проснулся в ужасе от смертного собачьего воя, треска ломаемых дверей, звона мечей, рубящих подпорки полатей, от сорванных с безмятежно спящих детей, женщин, мужчин одеял, и многие из них, еще не поняв, наяву они, или попали в странный ночной кошмар, успевали увидеть только веселую бородатую рожу, да блеск обнаженного меча — после чего для них наступала вечная мгла.

Засевшие в кустарнике одноклубники, тревожно переглядываясь между собой, прислушивались к доносящимся крикам.

— Земли разорили, — негромко произнес Росин, пристраивая тяжелый ствол мушкетона на развилку можжевелового куста, и снова повторил. — Земли разорили.

Прислушиваясь к доносящимся из-за спины крикам и треску, лошадиному ржанию и перепуганному хрюканью, он раз за разом напоминал себе, что происходящее сейчас отражалось в летописях короткой фразой «ходили к ворогам, да земли окрестные разорили», и считается для нынешнего времени делом совершенно обычным. Тебе хочется досадить соседу, и ты вырезаешь его крестьян. Просто и эффективно. Но его разум человека двадцатого века отказывался воспринимать, что вот так, запросто, скуки ради, с шутками и прибаутками можно стереть с лица земли целую деревню. Не верилось, что нечто подобное происходит везде и всюду по рубежам современной Руси — Руси тысяча пятьсот пятьдесят третьего года.

— Все готовы? — поинтересовался он у занявших позиции вокруг друзей. — Только не торопитесь, без команды не стрелять!

— Не дрейфь, Костя, все будет нормально, — откликнулся кто-то издалека.

Собственно, за способности своих ребят Росин больше не волновался. Это год назад, когда они всем фестивалем ухитрились ухнуться в шестнадцатый век, большинство разряженных в титановые латы и гроверные кольчуги ратников не решались поднять руку на человека, даже если этот человек вспарывает тебе живот или насилует твою подругу. Однако излишне гуманитарные личности оказались вырезаны очень быстро, и в живых ныне остались только те, кто знает, что право на жизнь нужно доказывать.

Первое убийство — это как брачная ночь. Страшно только до момента лишения девственности. А потом… Потом отнимать чужую жизнь становится все легче и легче. Стычка за Кронштадт, потом сеча у Невы, битва на Луге, у Гдова, у Ям-города. И это всего за один год! Нет, теперь уже ни один одноклубник не побоится нажать на спусковую скобу мушкетона только потому, что перед его стволом стоит живой человек. Шестнадцатый век быстро воспитывает в человеке истинные ценности.